Оказаться в земных детишках, в подкидышах, сколько их по приютам… А потом — попасть по какой-нибудь правительственной программе на Лудх, остаться здесь, как другие. На носу даже виднелись веснушки. А взор спокойный. Нет, не поверхностный, а какой-то надмирный. Настолько спокойный, учитывая обстоятельства, что при мысли о нем — вдруг мороз ударил по коже. Джадсон вздохнул с неохотой. Нечего думать.
Ему было так хорошо здесь, столько приятных воспоминаний нахлынуло. Нет, этот суд дурацкий. И снова волненье, сердце колотится почему-то. Зачем ему это? Не по возрасту. Судья! Да какой он, к черту, судья? Не оставалось сомнений, что ничего больше не сделаешь. Один человек не может не считаться со всем миром. Не считаться с ним — глупость. Это когда-то пыталась сделать Мейа в отношении Земли. Все правильно, жрица. Чем быстрее с этим вопросом покончить, тем скорее возьмемся за действительно важное. Одним пророком больше, одним — меньше. Пусть будет так. Он согласился, но рука его вдруг онемела, когда взялась за принадлежность письма. Что-то было такое, неуловимое… Даже нет. Уловимое. И весьма.
Или внутреннее недовольство, или скрытый протест… Что-то мучило и тревожило Джадсона… Что-то играло рукой.
Собраться. Надо было собраться. Просто собраться и выразить солидарность с любым решением жрицы.
Кайа тут же отреагировала:
— Слушайте приговор. За святотатство в отношении храма Ое Атхон приговаривается к смерти. Срок исполнения — сегодняшний день. А сейчас уведите его.
Джадсон нахмурился. Как все просто.
Нет, не годится. Резюме могло быть и таким, конечно…
Но вот так сразу, без объяснений, без подходов…
Уж он, было, встал, чтобы вынести протест. Этот человек был, по сути дела, политический узник. Пришел сюда для ритуальных омовений, а не для того, чтобы как-то навредить храму. И, учитывая это, хорошо бы… н-да… хорошо бы как-нибудь… да… обойтись с ним, что ли, помягче…
Но протестовать было слишком поздно — пленник заговорил сам. У него оказался громкий, звучный голос, который заполнил весь зал.
— Мир осудил и мир осужден, — медленно произнес Атхон. Вот, собственно, и все, что он сказал.
Но нет, не все! Его глаза задержались на присутствующих, а рука вдруг поднялась в странном жесте. Поднялась от локтя прямо вверх, как и была, со слегка отведенным указательным пальцем. И с ладонью, прикрытой другими. Точно куда-то в небо показала. Нет, не на небо. Ему, куда-то в лицо. А куда, зачем? Потом пленник пожал плечами, и дал стражникам увести себя.
Джадсон почувствовал, что у него заболели глаза, перед ними появились круги. Очевидно, давление. Или еще что-нибудь. Если бы не круги и огневая короткая вспышка, Джадсон мог бы поклясться — когда уводили Атхона, он, кажется, улыбнулся… Безумен, скорее всего. Джадсон машинально схватился за очки и принялся протирать их. Потом взглянул на бумаги и воистину испытал состояние шока. Даже без очков Джадсон смог разглядеть самые маленькие буквы. Без очков вообще! Случилось с ним настоящее чудо, видимо, от перепада давления. Хорошо, что произошло оно в храме.
Знамением было. Он сделал все правильно. Одобрено.
Когда Эли поднялся на ноги, перед ним уже стояла Кайа.
В руках она держала пакет и егозливо ухмыльнулась:
— Иногда милость богини приходит очень быстро. Но отказаться от ее подарка — значит, осквернить ее имя. Храм благодарит тебя, Эли.
Он принял пакет, бессознательно взвесив дар на руке, как на весах из аптеки, и суетливо сунул в карман, зная прекрасно, чем теперь связан со жрицей. И как это называется в небесном делопроизводстве. Он не откажется от милости богини. Не пожелает осквернять ее имени пренебрежением. Да, полно манерничать. Он был не вполне сам с собою согласен, когда принял решение жрицы как собственное, но все же, считай, в ту же минуту прозрел. Значит, что? Дело же не во взятке. А в отношении. Его и без жрицы, считай, одарили.
Значит, все так. Правое судие.
— Ты очень добра, Фас Кайа, — холодно ответил Джадсон, испытывая желание прямо тут, перед ней, раскрыть и предъявить на общее обозрение милость богини в материальном воплощении, но делать того не стал. Направился к выходу.
Теперь толпа разрослась, распалилась, задние ряды напирали на ближний, и собравшиеся все ближе теснились к храму. Когда Эли вышел на ступени, то очутился в самой гуще собравшихся. Раньше подобные сборища являлись полной абстракцией. Ну, вроде — просто с неба упала туча людей с ничего не выражающими лицами. Раньше он не осознавал до конца, что может пострадать в толпе. Но теперь понял, что пробраться самостоятельно на улицу не рискнет, не мальчик, не пробьется, растопчут.
Тут же Эли отпрянул от неожиданности. В нескольких шагах от себя он увидел лицо Клеона. Пока толпа окончательно не разъединила их, пара внимательных глаз неотрывно смотрела на Джадсона. Но тот понял, что Клеон узнал его.
Старик закричал, и голос его зазвенел от гнева:
— Они ведут его на холм, чтобы казнить! Кайа приговорила Атхона к смерти! И ты согласился… ты!
В ответ зазвучали другие голоса, и на площади поднялся невообразимый шум. Толпа заволновалась, отхлынув от храма и направляясь к холму. Джадсон, оказавшийся-в самой гуще, пытался выбраться, но собравшиеся лавиной двинулись на север — к дворцу и холму. Эли усиленно работал локтями, прилагая все силы к тому, чтобы, прежде чем они минуют дворец, выбраться из западни.
Наконец ему это удалось. Он не помнил, как добрался до своих апартаментов и оказался в постели. Очнувшись через некоторое время, увидел, что весь перепачкан в грязи, а одежда и вовсе разорвана. Эли позвал раба, но ответа не последовало. Тогда он омылся и облачился в стандартную форму Службы, найденную в шкафу. Тем временем тишину в доме нарушил нарастающий гул, приближающийся с севера. Джадсон выглянул в окно.
Калва опустела. На вершине спокойно высилась величественная фигура. Джадсон подумал, что приговоренный к казни, возможно, уже мертв, но тот вдруг слабо покачал головой.
Атхон не сумел спастись. Не сумеет спастись без него.
Правосудие… Нет, он должен быть мертв. А ему, Эли, все равна не успеть. Не успеет, но все же… Попробует. Высоко в небе темные облака собирались в тучи. Джадсон посмотрел на них и встревожился. Он вновь и вновь, даже здесь, далеко от Земли, узнавал простой, как алгоритм, мир, где были важны все предзнаменования. Шторм сейчас вызовет божественное неудовольствие — он осудит его и Кайю гораздо сильнее, чем любая логика или закон — возможно, даже сильнее, чем он может осудить себя сам.
Мешкать нельзя.
Он быстро собрал вещи, книгу с пакетом — сверху. Потом развязал ленту, собираясь лучше рассмотреть ожерелье. Дюжиной чистых оттенков у него в руках переливались все тридцать драгоценных камней. Они сделались для него меркой юности, которая запросто может вернуться — жена и рожденные ею сыновья — Земля или любая другая планета, которую он выберет. Они могли дать все, что он захочет, кроме мира в собственной душе.